traces in the stairwell
of presence, of absence;
neither you, nor me
(neither self, nor people)
border control: outside is autumn
what’s then inside? an air‘s
indefinite article, well
salt on the eaves
and something below keeps looming



ANNA: AKKERMAN

Already to the north a distant sign
(talking of everybody they mean those who are gone).
Another reason --
these trains, luring her to “the sister” and ostende clay,
and registered by speed windows
waves Verhaeren’s octopi.

A translation of Shamhad Abdullaev



from daschewskij

illuminated tram through moscow
as spectral as a ghost is gliding
its memory tells me about
one of those sleepy happy mornings
when kissing moscow through a window —
ice, brittle, tender, on the river
you wait a minute, one more minute
to be some different from the others
you put this makeup, for without
you are as faceless as a spirit

forgone all funerals and weddings
i found myself inside a hall
a hall, enormous, books and pages
illuminated, heft by wind
the minutes are unwounded, pleading:
say farewell (and remember me)



von prigow

Ich kaufe ein Bierchen gerne,
ich zahle Mark für Käsesemmel,
damit spaziere ich herum,
danach wird die Straße krumm.
Sie wird von Schönheit unterbrochen.
Die Shönheiten des Teiches, Schimmers.
Ich sitze, einsam und verloren
— verlassen.
Spannend!
Aber bitter!



   the cold had made a poet.
   (W. Auden, Rimbaud)

ни в ропот, ни в грохот
слово до опыта
млечный сок языка
на языке акации
артикулированное или
артикуляция
имени на конверте
марки с колоннадой
хлеб и пекарь
вагон и вагоновожатый
и дальше стучит колёсами
и нету под ними рельс;
так по мёрзлой земле
пока холодно —
можно ехать
пока холод пронзает кожу
и задувает ветер сквозь рёбра.
это тебе такой воздух, чтобы дышать
и образ тебе, чтобы думать;
так уж рта не открыть
и глаз не сомкнуть
ну да. ну что?
ну так. ну так.



ты помнишь листву в декабре?
те снежные дюны. песчаные дюны,
рассвет. земли пропитанной
маслом и солью, отвергнувшей
меня и тысячу одесную.
в этот раз одесную рассвет,
значит идём на север, иззябнув
с собой прихватив гранатов и трав,
на каждый день по капле,
чтобы дойти до звезды. той,
что рисовала поля контурных карт.
оставив имя своё на страницах
книг, что не поместились в дорогу.
мы будем читать корабли и осколки:
где прошлое, там и заря,
где пахнет земля, там детство

do you remember the december foliage?
those snow dunes. sand dunes,
the dawn. the land was saturated
with oil and salt, that rejected
me and thousands at my right hand.
this time it is the dawn at my right hand,
hence we’re going north, [a cold coming]
saving some herbs and pomegranates
one seed for each day,
to reach the star.
the one that wrote the margins of a blank map.
its name remained on those pages
of books we couldn't take upon the road.
we shall read ships and shatters:
where the past is, there is the dawn,
where the ground scents, there is childhood



первой зимы румянец
яблок под снегом,
хранящим секреты,
сохраняющим
нитки и пяльцы
вместо бумаги.
пыль вместо снега,
рассвет вместо памяти.

работаешь много
и много спишь,
или мало спишь и
гуляешь
в юности, в детстве,
в холодном трамвае.
и потом сначала;
пыли ли снега, перины
тёплое покрывало.
хрустальная крошка
хрустальных бокалов
и нету сна,
а если есть
то где-то не там
или там, где не надо

в зелье времени
в зеркальце протяжённости
чьи-то чужие взгляды.
времени муки —
дления теодицея,
свободной воли,
их вечной памяти,
нашего преступления,
твоего покаяния,
твоего же прощения

речей и взглядов
рассветов, закатов
яблок и снега
под снегом яблок



утро. берн.

что-то мерцает в осеннем дожде
строки кроссворда
в этих очках

хрусталь люстры,
незнакомый акцент
в изящных ладонях

скрипящая дверь
впускает шум улицы

походки людей,
звуки шагов;
отзвучавшие капли

morning. bern.

something glints in the autumn rain
lines of a crossword puzzle
in these glasses

crystal glass of a chandelier
unfamiliar accent
in dainty palms

a creaking door is
letting the street noise inside

people’s gaits
sounds of footsteps;
of interrupted droplets











[main page]